Знак по пирсу треугольник

Феноменологические и семиотические основы

Основой семиотики Пирса является его онтология и феноменология; их ядро составляет его учение о трёх универсальных категориях качества, отношения и репрезентации. Исходя из этого знак и знаковые процессы определяются как феномены третьей категории; но, по Пирсу, феномены первой и второй категорий также имеют семиотические аспекты, так что в его теории знаков нет границы между семиотическими и несемиотическими феноменами. Таким образом, семиотика Пирса основывается на пансемиотическом взгляде на универсум.

2.1. Три универсальных категории

Феномены (Пирс называет их фанероны), которые предстают человеческому духу (mind) как чистая иллюзия, как восприятие, предчувствие или в ходе мысленной интерпретации мира, Пирс редуцирует к трём категориям восприятия, так как существует только «три рода элементов, которые внимательное восприятие может распознать в феномене» (CP 8.265). Если Аристотель постулировал десять, а Кант — двенадцать онтологических категорий, то феноменология Пирса базируется только на трёх универсальных категориях, которые он называет первичность [Firstness], вторичность [Secondness] и третичность [Thirdness] (CP 1.300 слл.; 1.545 сл.; 8.328слл.; Zeman 1977b: 23-24; Esposito 1980: 163):
Первичность — это «способ бытия того, что есть, как оно есть, положительным образом и безотносительно к чему-нибудь другому» (CP 8.328). Это категория неосознаваемого ощущения, чистой возможности, непосредственности, спонтанности, свободы, ещё не дифференцированного качества и независимости (CP 1.302-303, 1.328, 1.531).

Вторичность проявляется в отношении Первого ко Второму, независимо от какой-либо закономерности (CP 1.365-59). Это категория отношения, реакции, действия, фактического, грубой силы, реальности и познания во времени и пространстве. Вторичность «мы встречаем в таких фактах, как Другое, отношение, принуждение, действие, зависимость, независимость, отрицание, событие, реальность, результат». Если феномены первой категории содержат чистые возможности, то феномены вторичности относятся к миру фактов, которые находят выражение в оппозиции к чему-нибудь другому.

Третичность связывает Второе с Первым (CP 1.337 слл.; 5.66). Это категория опосредствования, воспоминания, привычки, необходимости, закономерности, непрерывности, синтеза, коммуникации, репрезентации, семиозиса и знаков.

2.2. Пансемиотический взгляд Пирса на универсум

Хотя собственно знаки относятся к категории третичности, Пирс усматривает семиотические аспекты также в феноменах первичности и вторичности. Он описывает их как случаи так называемого вырожденного (несобственного) семиозиса (см. 4.2). Эта возможность повсеместного присутствия знаковости приводит Пирса к пансемиотической исходной предпосылке, согласно которой познание, мышление и даже сам человек имеют семиотическую природу. Как и любой знак, любая мысль связана с объектами мира и с другими мыслями, потому что «всё, о чём мы размышляем, имеет прошлое» (CP 5.253). Наконец, Пирс приходит даже к выводу, что «всякая мысль есть знак». Этот знаковый характер мыслей «в совокупности с тем фактом, что жизнь представляет собой поток мыслей, доказывает, что человек есть знак» (CP 5.314; о взгляде на мысль как знак ср. также Burks 1981 и Singer 1984: 53-73). Этот семиотический взгляд на человека и человеческое познание относится к настоящему, прошедшему и будущему:

Человек денотирует всё то, что является объектом его внимания в текущий момент. Он коннотирует всё то, что он знает об этом объекте, чувствует (от взаимодействия с ним) и то, что является воплощением формы объекта или способом его понимания. Интерпретанта человека — будущее воспоминание об этом познании, его будущее «я», или другое лицо, к которому он обращается, или предложение, которое он пишет, или ребёнок, который у него будет (CP 7.591).

Согласно такому пансемиотическому взгляду на универсум, знаки — это не класс феноменов наряду с другими несемиотическими объектами, так как «весь универсум пронизан знаками, если не состоит исключительно из знаков» (CP 5.448, FN). В соответствии с этими предпосылками семиотика становится универсальной наукой, о которой Пирс 23 декабря 1908 г. писал леди Уэлби:

Мне ещё никогда не удавалось исследовать что-нибудь, не рассматривая этот предмет как объект семиотических штудий, будь то математика, этика, метафизика, гравитация, термодинамика, оптика, химия, сравнительная анатомия, астрономия, психология, фонетика, экономика, история науки, вист, мужчины и женщины, вино или метрология (Peirce 1977b: 85).

3. Знак как триадическое отношение

Как феномен третичности, знак связывает три члена или, лучше сказать, три коррелята в триадическом отношении, а именно: во-первых, знак в узком смысле, называемый также репрезентаменом, во-вторых, объект, к которому отсылает знак, и, в-третьих, так называемую интерпретанту; эти три коррелята связываются в значении знака.

3.1. Знак и процесс семиозиса

Иначе, чем у Соссюра, для которого знак есть элемент системы, определяемый исключительно в оппозиции к другим элементам знаковой системы или благодаря различиям с другими элементами, у Пирса знак определяется как триадическое отношение, которое вызывает динамический процесс интерпретации.

3.1.1. Определение знака по Пирсу

В разных местах Пирс даёт множество определений знака, отчасти в различной терминологии; общей для них является мысль о триадическом отношении. Очень упрощённо Пирс характеризует знак в широком смысле как «трёхчастное соединение знака [в узком смысле], обозначаемой вещи [‘thing signified’] и познания, производимого в сознании [‘cognition produced in the mind’]» (CP 1.372). Более подробной является следующая дефиниция:

Знак, или репрезентамен, есть нечто, что для кого-нибудь в определённом отношении или в силу некоторой способности представляет нечто. Он обращён к кому-то, т. е. производит в сознании этого человека эквивалентный знак или, возможно, более развитой знак. Знак, который он производит, я называю интерпретантой первого знака. Знак представляет нечто, свой объект. Он представляет этот объект не во всех отношениях, но в отношении к некоторого рода идее (CP 2.308).

Знак, таким образом, — это не некий определённый класс объектов, но любое нечто, которое обеспечивает триадическое отношение опосредствования (mediation) между Первым и Вторым. Примеры знаков — «картины, симптомы, слова, предложения, книги, библиотеки, сигналы, приказы, микроскопы, депутаты парламента, концерты и их исполнение» (MS 634: 18). Но если, с одной стороны, любой феномен может функционировать в качестве знака, то, с другой стороны, «всё, что не интерпретируется как знак, не есть знак» (CP 2.308).

Интерпретация или «интерпретирующая мысль» (CP 8.322) как условие знаковости, как кажется, предполагает вместе с тем человека или по меньшей мере животное в качестве интерпретатора, и Пирс в самом деле во многих своих определениях описывает интерпретанту знака в категориях человеческого сознания. Тем не менее его семиотика выходит за пределы менталистской концепции знака, так как Пирс наряду со знаками, производящими ментальную интерпретанту, определяет как знаки и такие триадические феномены, которые не связаны с человеческим сознанием (Santaella 1995: 24). Вместо «сознания» Пирс говорит в таких случаях о «квазисознании» ([quasi-mind], CP 4.551), но и «квазисознание» он считает способным иметь мысли. «Мышление [thought] не обязательно должно быть связано с мозгом. Оно проявляется в работе пчёл, в кристаллах и повсюду в чисто физическом мире» (CP 4.551). Поэтому, согласно Пирсу, знаки обнаруживаются не только в мыслительных, но также в биологических, химических и даже физических процессах, и поэтому «весь универсум пронизан знаками» (см. 2.2).

3.1.2. Семиозис и семиотика

Строго говоря, для Пирса собственно предметом исследования семиотики являются не знаки, но процессы семиозиса (Fisch 1978: 42). Семиозис — это триадическое «действие [action] знака», процесс, в ходе которого знак оказывает когнитивное воздействие на своего интерпретатора (или квази-интерпретатора) (CP 5.472, 5.484). Таким образом, семиотика — не просто наука о знаках, но «учение [doctrine] о сущностной природе и основных разновидностях возможного семиозиса» (CP 5.488).

Понятие семиозис заимствовано из трактата философа-эпикурейца Филодема (Fisch 1978: 41). Это понятие, объясняет Пирс, «означало действие почти любого рода знаков, и моё определение даёт любому нечто, действующему таким образом, название ‘знака'» (CP 5.484).

3.2. Знак и репрезентамен

Когда мы говорим о Пирсовой модели знака или о его модели знака как триадического отношения, мы используем понятие знака в широком смысле, включающем в себя все три коррелята знака. Пирс тоже иногда использует понятие знака в этом широком смысле, например, когда он утверждает, что знак как таковой определяется тремя отношениями: «Во-первых, он есть знак определённой интерпретирующей его мысли; во-вторых, он знак объекта, которому он эквивалентен в этой мысли; в-третьих, он знак в определённом отношении или качестве, благодаря которому устанавливается связь между ним и его объектом» (CP 5.283).

Но чаще всего Пирс понимает под знаком не полное триадическое знаковое отношение, а лишь «первый коррелят триадического знакового отношения» (CP 2.242). Этот первый коррелят знака, или знак в узком смысле, Пирс в своих работах до 1903 г. часто называет также репрезентаменом или говорит о «знаке или репрезентамене» (CP 2.228, 2.274; Benedict 1985).

Репрезентамен есть «воспринимаемый объект», который функционирует как знак (CP 2.230). Пирс говорит также о «средстве, которое сообщает сознанию нечто извне», или о самом знаке «в его собственной материальности» (CP 1.339, 8.333-34). Но иногда Пирс проводит и различие между репрезентаменом и знаком в узком смысле (ср. Liszka 1996: 110-111). Согласно одному из этих разграничений, ‘репрезентамен’ — более широкое понятие, обозначающее знак, переработанный в мыслительной и в немыслительной деятельности, в то время как «знак есть репрезентамен с мысленной интерпретантой» (CP 2.274; Santaella 1995: 24). Таким образом, все знаки сообщают представления человеческому сознанию, но это не обязательно верно для каждого репрезентамена.

3.3. Объект знака

Под ‘объектом’ Пирс понимает не просто внесемиотический референт или ‘предмет’, который есть нечто другое, чем знак; поскольку для Пирса оппозиции между знаком и не-знаком не существует, то и объект знака есть для него в конечном счёте знак, но знак, отличный от репрезентамена (MS 599: 35-36; ср. Santaella 1995: 55).

3.3.1. Определение объекта

Объект — это не предмет, противостоящий знаку (L 482), но то, что знак «репрезентирует» (CP 2.230). При этом речь может идти о единственной материальной вещи или о классе предметов, при том условии, что предмет (или класс) нам «хорошо известен из опыта» (CP 2.230, 2.232). Но объект может быть и исключительно мысленным или воображаемым конструктом и тем самым «иметь природу знака или мысли» (CP 1.538).

Даже если объект есть материальная «вещь», он является объектом знака лишь в той мере, в какой он «есть нечто, что достигает нашего сознания», потому что объект — это «то, о чём говорится или о чём мы [в данный момент] думаем» (L 482; ср. Santaella 1985: 47). Значит, объект должен быть заранее известен интерпретатору и является, таким образом, знаком, предшествующим актуальному знаку. Поэтому «знак может только репрезентировать объект и говорить о нём. Он не может обеспечить знакомство с объектом или его узнавание. [. ] Необходимо знакомство с объектом, чтобы знак мог передавать дальнейшую информацию о нём» (CP 2.231). Таким образом, объект в своей знаковой функции отличается от знака только тем, что он есть менее развитой знак, так как вместо знания, которое даёт знак в настоящий момент, объект содержит только такое знание о репрезентируемом, которое предшествует совершающемуся факту семиозиса.

Следовательно, объект, как правило, репрезентирует и «нечто другое», чем знак, даже если мыслим крайний случай совпадения границ репрезентамена и его объекта (CP 2.230). Такое совпадение отчасти обнаруживается, например, в знаках-индексах, которые основаны на отношении части-целого, а также в демонстративных (остенсивных) индексах. Совпадение знака и объекта происходит, наконец, в чисто иконическом знаке, обозначающем чистую возможность (Santaella 1995: 53), в том, что Моррис называл «оптимальной иконичностью», и в эстетическом знаке, который обозначает самого себя (является автореференциальным).

3.3.2. Непосредственный и динамический объект

Пирс различает два рода объектов: непосредственный и опосредованный, или, иначе, динамический, объект (Deledalle 1981; Santaella 1995: 53-66).

Непосредственный объект — это «объект в знаке», объект, «как он представлен самим знаком и бытие которого, таким образом, зависит от репрезентации в знаке» (Peirce 1977b: 83; CP 4.536). Следовательно, этот объект таков, как о нём сообщает знак, независимо от того, существует ли этот объект ‘в действительности’ или нет. Если учесть, что объект, как рассмотрено выше, тоже является в конечном счёте знаком, то непосредственный объект — это «непосредственная мысленная репрезентация того, на что указывает знак» (Santaella 1995: 55).

Опосредованный, реальный или динамический объект — это «объект вне знака», «реальность, которая определённым образом может побудить знак к репрезентации» (Peirce 1977b: 83; CP 4.536). Знак «может не выражать этот объект, а только указывать на него, и интерпретатору предоставляется познавать этот объект в дополнительном опыте»5 (CP 8.314). Динамический объект — это такой объект, каким он «обнаружил бы себя после бесконечного долгого и окончательного изучения», каким стал бы результат его «объективного научного исследования» (CP 8.183). Таким образом, этот объект имеет характер конечной, но и, следовательно, недостижимой референции. Поскольку это не только ‘реальный объект’ в смысле некоторой действительности, Пирс говорит о динамическом объекте, потому что, «возможно, объект в целом — это фикция» (CP 8.314).

Понятием интерпретанты Пирс заменяет классическое понятие значения. Signification, significance и интерпретация — термины, которые Пирс иногда приводит для упрощённой дефиниции интерпретанты (CP 8.179, 8.184).

3.4.1. Прагматические основания

Взгляд Пирса на то, что в семиотической традиции определялось как значение, — взгляд с позиций прагматики (Gentry 1952; Alston 1956: 82-85), так как интерпретанта для Пирса — это, например, «собственно значимый результат» или «действие знака» (CP 5.474-75), «нечто, что производится в сознании интерпретатора» (CP 8.179). В соответствии с тезисом о мысли как знаке (см. 3.1.1) и с взглядом на интерпретацию как на процесс семиозиса Пирс и интерпретанту определяет как знак: «Знак обращён к кому-то, т. е. производит в сознании этого человека эквивалентный знак или, возможно, ещё более развитой знак. Знак, который он производит, я называю интерпретантой первого знака» (CP 2.228).

3.4.2. Бесконечный семиозис и семиотический диалогизм

Так как каждый знак производит интерпретанту, которая, в свою очередь, является репрезентаменом следующего знака, процесс семиозиса оказывается «последовательным рядом интерпретант» ad infinitum (CP 2.303, 2.92). В бесконечном процессе семиозиса нет ‘первого’ и нет ‘последнего’ знака; однако мысль о бесконечном семиозисе не означает отсутствия семиотических ориентиров, но отсылает к актуальному взгляду, согласно которому «мышление всегда осуществляется в форме диалога — диалога между различными фазами „я», так что мышление, поскольку оно диалогично, в сущности состоит из знаков» (CP 4.6).

Так как «каждая мысль должна быть обращена к другой мысли» (CP 5.253), непрерывный процесс семиозиса (или мышления) может быть только прерван, но не может быть окончен (CP 5.284). Однако на практике бесконечность этого процесса — только потенциальная, как отмечает Gallie (1966: 126), так как «Пирс хочет сказать, что каждая реальная интерпретанта данного знака теоретически может быть интерпретирована в следующем знаке, этот знак — в следующем, и процесс не имеет конца. [. ] Потребности практической жизни неизбежно сокращают возможности такого бесконечного развития».

3.4.3. Три интерпретанты

Если объект, как связанный с категорией вторичности, требует только двойного членения (см. 3.3.2), то анализ интерпретанты как феномена третичности приводит к членению на три типа. Действие знака на интерпретатора определяется в соответствии с тремя фундаментальными категориями с точки зрения качества и потенциальности этого действия, его фактической реализации и его закономерности или целеустремлённости. Соответственно Пирс различает непосредственную, динамическую и финальную интерпретанту (CP 4.536, 5.475-76, 8.314-15, 8.343; Fitzgerald 1966; Santaella 1995: 83-116; Liszka 1996: 24-31).

Непосредственная интерпретанта — это интерпретанта, какой она «обнаруживается в самом знаке» (CP 4.536). Она проявляется в «качестве впечатления, которое может произвести знак, но не в конкретных реакциях» (CP 8.315). В соответствии с категорией первичности непосредственная интерпретанта представляет собой только потенциальную интерпретацию, так как эта интерпретанта есть «окончательное ещё не анализируемое действие, которое может произвести знак или о котором можно предположить, что оно будет произведено [. ], действие, которое знак поначалу производит или может произвести в сознании, без какой бы то ни было рефлексии об этом действии» (Peirce 1977b: 110-111). Непосредственная интерпретанта, таким образом, — это свойственная знаку «интерпретируемость, до того, как знак достиг интерпретатора» (ibid.).

Динамическая интерпретанта — это «фактическое действие знака» (CP 4.536), «прямое действие, которое знак фактически оказывает на интерпретатора [. ], то, что происходит при каждом акте интерпретации и что отличается от всего другого» (Peirce 1977b: 111).

Финальная (нормальная, эвентуальная или последняя) интерпретанта определяется в соответствии с категорией привычки и закономерности: «Она есть то, что было бы определено в конце как истинная интерпретация, если бы рассмотрение вопроса продолжалось до тех пор, пока не будет достигнуто окончательное мнение»6 (CP 8.184). Цель интерпретационного консенсуса, сформулированная в определении этой интерпретанты, представляет собой лишь идеал, который на практике может быть реализован всегда только в приближении, но это «тот результат интерпретации, которого должен добиться каждый интерпретатор, если только знак достаточно исследован» (Peirce 1977b: 111). Установления значений в словарных статьях и производные от этих установлений языковые нормы и навыки — пример постоянного приближения к идеалу целеполагания финальной интерпретанты.

В качестве дальнейшей классификации интерпретант Пирс ввёл трихотомию эмоциональной, энергетической и логической интерпретанты. Некоторые исследователи увидели в этих понятиях синонимы или варианты трёх интерпретант, рассмотренных выше (Apel 1975: 125; Greenlee 1973: 117; Liszka 1996: 120-123). Fitzgerald (1966: 80) и Savan (1988) трактуют трихотомию ‘эмоциональная — энергетическая — логическая’ как членение динамической интерпретанты7. Johansen (1985) и Santaella (1995: 110-116), однако, показывают, что трихотомию эмоциональной, энергетической и логической интерпретанты следует понимать как субклассификацию триады непосредственной, динамической и финальной интерпретанты, в результате чего возникает деление интерпретант на 9 типов.

4. Классификация знаков

Основа Пирсовой типологии знаков — три трихотомии знаков, в которых корреляты знака (с учётом возможных отношений между ними) классифицируются с точки зрения их связи с категориями первичности, вторичности и третичности. При этом знак с полными триадами определяется как подлинный, а знак с неполными триадами — как вырожденный (см. 4.2). Полные классы знаков формируются на основе возможных комбинаций тех классов, которые выводятся из трёх трихотомий знаков.

4.1. Три трихотомии знаков

Три трихотомии знаков описывают (1) знак сам по себе, рассматриваемый вне его отношений с чем бы то ни было, знак как монаду, (2) знак в (диадическом) отношении к его объекту и (3) знак как триадическое отношение репрезентации объекта в интерпретанте.

4.1.1. Первая трихотомия

Первая трихотомия определяет «знак как таковой» (CP 8.334). Знак может быть качественным, единичным или общим8, «в зависимости от того, являет ли собой знак только качество [первичность], нечто действительно существующее [вторичность] или общий закон [третичность]» (CP 2.244). «Качественный знак есть качество, которое является знаком» (CP 2.244), например, какой-либо цвет, или любая геометрическая фигура (круг и т. п.). Качественные знаки содержат только возможность знака и требуют реализации в процессе семиозиса. Но как только качественный знак реализован в конкретном времени и пространстве (например, изображён на бумаге), он становится единичным знаком (CP 2.244). В качестве единичного знака он есть «некоторая действительно существующая вещь или событие» (CP 2.245), т. е., например, конкретный светофор в определённом месте или какая-либо буква на этом листе бумаги.

«Общий знак есть закон, который является знаком. [. ] Всякий условный знак есть общий знак. Это не единичный знак, но общий тип, в отношении которого существует соглашение о том, что он обладает значением» (CP 2.246). Таким образом, любая буква алфавита, любое слово какого-либо языка есть общий знак. Конвенциональность, однако, не является необходимым критерием общего знака. Характерное пение определённого вида птиц тоже есть общий знак, поскольку оно имеет типичные для этого вида особенности и воспроизводится в силу привычки (ср. Liszka 1996: 36).

Между тремя классами первой трихотомии, как и между классами других трихотомий, существуют многообразные связи. Каждый качественный знак, чтобы стать собственно знаком, должен быть актуализирован в единичном знаке, и каждый общий знак, чтобы действительно функционировать в качестве знака, требует конкретной реализации в единичном знаке. Тем не менее в определённом единичном знаке может доминировать аспект качественного или общего знака. В конкретной поэзии и в поэзии дадаизма преобладает слово как графический образ или как звукообраз, а следовательно, как качественный знак. Если же, напротив, рассматривать отдельные слова как лексические единицы, то мы увидим в них общие знаки. А если нас интересует конкретная форма их реализации на письме или в звуке в единичном случае, то перед нами единичные знаки.

В случае конкретной реализации общего знака в единичном знаке Пирс говорит о реплике общего знака (CP 2.246). Если, например, слово «например» встречается на одной странице девять раз, то речь идёт об одном общем знаке, который представлен на этой странице девятью репликами. В лингвистической статистике, где необходимо проводить такого рода разграничение между буквами или словами как определёнными единицами языковой системы и многообразными индивидуальными фактами их наличия в тексте, различие между общим знаком и его репликами выражается в дихотомии понятий «знак-экземпляр» и «знак-тип» (Type-Token)9. Type и Token — введённые самим Пирсом синонимы общего знака и реплики.

4.1.2. Вторая трихотомия

Вторая трихотомия определяет знак в отношении к его объекту и является для Пирса «наиболее существенным делением знаков» (CP 2.275). Три класса этой трихотомии — иконический знак (первичность), индекс (вторичность) и символ (третичность). Иконический знак — это знак, «который указывает на обозначаемый объект исключительно в силу присущих ему (знаку) свойств» (CP 2.247). Индекс — знак, зависимый от своего объекта в силу отношений пространственно-временной связи или причинности. Символ связывает знак с объектом в силу «закона или регулярности» (CP 2.293)10.

4.1.3. Третья трихотомия

Трихотомия интерпретанты показывает, «в какой мере знак определяет то, чем может быть его действительная интерпретанта» (Ransdell 1986a: 689). При этом речь идёт о степени семантической открытости (неопределённости) или, соответственно, определённости знака. Три класса отношений, определяющих характер интерпретанты, — рема, суждение и умозаключение11 — «соответствуют классическому (логическому) различению термина, предложения и умозаключения с соответствующими изменениями, необходимыми для того, чтобы они могли быть применены к знакам вообще» (CP 8.337).
Логический термин — это «просто название класса или собственное имя». Он есть в то же время рема, но рема понимается шире: это «любой знак, который не является ни истинным, ни ложным, как почти любое слово, кроме ‘да’ и ‘нет'» (CP 8.337). Рема — «простой» знак «возможности качества», представляющий только возможный, а не какой-либо конкретный объект (CP 2.309, 2.250). Примеры рем — изолированный термин («собака») или предикат без субъекта («есть чёрный») (CP 4.539). В обоих примерах сохраняется семантическая неопределённость и допускается множество возможных интерпретаций.

Знак-суждение или дицисигнум12 — знак, определённый в отношении к объекту, но открытый в отношении интерпретанты. Это «информационный знак», который «ничего не утверждает», но «способен утверждать» (CP 2.309, 8.337). В форме предложения суждение может быть логически истинным или ложным. «Самая простая возможность проверить, является ли знак суждением, состоит в том, что суждение либо истинно, либо ложно, но оно не даёт никаких оснований судить о том, что дело обстоит именно таким образом» (CP 2.310).

Умозаключение — сложный знак, элементы которого (ремы и суждения) подчиняются общим правилам — например, в форме логического вывода, системы аксиом или в рамках твёрдой стихотворной формы (сонет, ода и т. п.) «Умозаключение репрезентирует свой объект [. ] в силу закона, а именно такого закона, согласно которому переход от определённых предпосылок к определённым следствиям с большой вероятностью будет истинным» (CP 2.263). Ремы объединяются в суждения, а суждения — в сложные умозаключения. При этом возможности интерпретации суживаются: от открытости ремы к определённости умозаключения.

4.1.4. Таблица девяти подклассов знаков

Итак, существует девять подклассов знаков; эти подклассы формируются на основе трёх трихотомий знака и их связи с категориями первичности, вторичности и третичности (см. таблицу):
Трихотомия

знак как репрезентамен
II

знак в отношении к объекту
III

знак в отношении к интерпетанте

(возможность)
качественный знак
иконический знак
рема

(существование)
едничный знак
индекс
суждение

(закон)
общий знак
символ
умозаключение

4.2. Подлинные и вырожденные знаки

Исходя из определения знака как семиотической триады, Пирс вводит понятие подлинного знака. Это знак, который с любой точки зрения основан на полных триадах и не может быть сведён к диадическим связям (CP 2.274). Действительно подлинным является только такой знак, который в качестве репрезентамена есть общий знак, в отношении к объекту — символ, а в отношении к интерпретанте — умозаключение. Все другие знаки — не подлинные, а вырожденные (это обозначение ни в коем случае не следует понимать как оценочное или как характеристику происхождения знаков). О Пирсовой теории вырожденных знаков см. Bense & Walther (1973: 23), Buczynska-Garewicz (1984), Pape (1989: 483-88), Gorlee (1990), Proni (1990: 165, 207, 255) и Hausman (1993).

Знаки имеют две степени вырожденности. Знаки, вырожденные в меньшей степени, основаны на диадических отношениях (знаки-суждения и знаки-индексы). Знаки, вырожденные в большей степени, основаны на категории первичности (рематические и иконические знаки). В случае знака, полностью базирующегося на категории первичности (иконический рематический качественный знак, см. 4.3), уже не может идти речь о вырожденности, так как это не собственно знак, а только чистая возможность знака. В результате вырождения знаков из триад в диады или монады формируются различные классы знаков.

4.3. Десять основных классов знаков

Из возможных комбинаций трёх подклассов каждого из трёх коррелятов знака (репрезентамен, объект, интерпретанта — см. таблицу) возникают десять основных классов знаков. Вместо 3 х 3 х 3 = 27 комбинаций выделяется только 10 основных классов ввиду того, что некоторые комбинации логически невозможны, например, качественный знак может быть только иконическим и рематическим, единичный знак не может быть символом, знак-индекс не может быть умозаключением. Подробнее о Пирсовых классах знаков см. Peirce (CP 2.254-63, 8.341), Pape (1989: 460-512), Proni (1990), Schonrich (1990), Muller (1993), Santaella (1995) и Colapietro & Olshewsky (eds. 1996: 143-189).

В списке десяти основных классов знаков (с примерами из Пирса) характеристики, подразумеваемые или избыточные для данного класса, заключены в скобки:

1. (Рематический иконический) качественный знак, например, «ощущение ‘красного'».

2. (Рематический) иконический единичный знак, например, «индивидуальная диаграмма».

3. Рематический индексальный единичный знак, или признак (CP 8.341), например, «самопроизвольный крик».

4. (Индексальный) качественный знак / знак-суждение, например, «флюгер» или портрет с подписью (CP 8.341).

5. (Рематический) иконический общий знак, например, «диаграмма, независимо от её конкретной, индивидуальной реализации».

6. Рематический индексальный общий знак, например, «указательное местоимение» или собственное имя (CP 8.341).

7. Индексальный общий знак / знак-суждение, например, «выкрик уличного торговца», дорожный знак, приказ.

8. Рематический символ (и общий знак), например, «родовое имя» (существительное).

9. Символ / знак-суждение (и общий знак), например, «обычное предложение».

10. Умозаключение (и символ, и общий знак), например, «силлогизм».

Видео:7 2 Теории знакаСкачать

Треугольники Фреге и Пирса.

Смысл Интернретанта (представление)

Имя Значение Знак Предмет

Будучи в первую очередь логиком и математиком, Пирс рассматривал проблемы знаков в рамках логики, иногда смешивая семиотику с логикой, хотя учитывал и психологические аспекты восприятия знака.

В языкознании использование семиотического подхода при рассмотрении понятия значения в рамках знаковой ситуации нашло выражение в трансформации треугольника Фреге в так называемый семантический треугольник, или треугольник Огдена-Ричардса. В 1923г. английские ученые C.K. Огден и И.А. Ричардс опубликовали книгу с характерным названием: «Значение значения. Исследование влияния языка на мышление и научный символизм». В этой книге предложен семантический треугольник, который представляет собой удачную модель взаимосвязи трех уже известных нам логико-лингвистических категорий:

• данный в ощущениях объект реальной действительности или явление психического мира, именуемые в логике «денотат», а в лингвистике «референт»;

• возникающий в сознании людей мысленный образ данного объекта, который в логике называется «понятие», в психологии «представление», а в лингвистике «значение» или «смысл»;

• принятое в человеческом обществе наименование объекта — «имя» (слово, лексема, знак) (ср. A.B. Соколов).

Треугольник Огдена-Ричардса Современный семантический

Треугольник

Референция Представление (сигнификат)

Символ (слово) Референт Слово Предмет (денотат)

По мнению Огдена и Ричардса, всякий раз, когда высказывается или понимается какое-нибудь утверждение, налицо три фактора: символ (слово), референс (мысль) и референт (предмет, о котором мы мыслим или который мы имеем в виду). Назначение треугольника как раз и заключается в том, чтобы в наглядной форме воспроизвести отношения, существующие между этими факторами.

В современной лингвистике отношение слово-представление называется сигнификативным значением, или сигнификацией (обозначением, от англ. обозначать), а слово-предмет — денотативным значением, или денотацией (указанием, от англ. указывать на что-л.). В ряде случаев кроме прямого значения — указания на объект (денотации), в слове представлены коннотации — эмоциональные, оценочные или экпрессивные элементы (ср. нейтральное дом и домишко, лачуга, домик, палаты)

Фердинанд де Соссюр (1857-1913)

Семиотические вопросы рассматривались и в работах основателя современной лингвистики — швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра, который в первую очередь исследовал языковые знаки, хотя и обращал внимание на общность языка и других знаковых систем и считал, что лингвистика является частью общей теории знаков. Соссюр выделял в языковом знаке две стороны — понятие (означаемое) и акустический образ (означающее) и, таким образом, рассматривал знак как полностью психическое явление. В отличие от Пирса, для которого знак — скорее материальный объект, у Соссюра как означаемое (понятие), так и означающее (акустическое ощущение) имеют психический характер: «. акустический образ. является не материальным звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств» (Соссюр 1977: 99).

Принято считать, что именно Соссюр впервые выдвинул идею билатеральности (двусторонности) и психического характера знака, однако именно такова концепция знака в «Логике Пор-Рояля», которую он, несомненно, знал и использовал в своей работе. Согласно М. Фуко, «Логика Пор-Рояля» так формулирует концепцию знака: «Знак заключает в себе две идеи — идею вещи, которая представляет, и идею представленной вещи, причем природа знака состоит в возбуждении первой идеей второй» (Logique de Port-Royal, I partie, ch. IV).

Это дуальная теория знака, прямо противопоставленная более сложной организации эпохи Возрождения; тогда теория знака содержала в себе три совершенно различных элемента: то, что было отмеченным, то, что было отмечающим, и то, что позволяло видеть во втором метку первого; этот последний элемент был сходством: знак отмечал в той мере, в какой он был «почти той же вещью», что и вещь, которую он обозначал. Эта унитарная и тройная система исчезла в то же самое время, что и «мышление посредством сходства», будучи заменена строго бинарной организацией. . Бинарная диспозиция знака в том виде, в каком она появляется в XVII в., заменяет ту организацию, которая всегда, хотя и различным образом, была троичной, начиная со стоиков и даже с первых греческих грамматистов» (Фуко 1977: 97-98).

Соссюр подчеркивает: «Мы называем знаком соединение понятия и акустического образа, но в общепринятом употреблении этот термин обычно обозначает только акустический образ, например слово arbor и т.д. Забывают, что если arbor называется знаком, то лишь постольку, поскольку в него включено понятие «дерево», так что чувственная сторона знака предполагает знак как целое. Двусмысленность исчезнет, если называть все три наличных понятия именами, предполагающими друг друга, но вместе с тем взаимно противопоставленными. Мы предлагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины понятие и акустический образ соответственно терминами означаемое и означающее; последние два термина имеют то преимущество, что отмечают противопоставление, существующее как между ними самими, так и между целым и частями этого целого. Что же касается термина «знак», то мы довольствуемся им, не зная, чем его заменить, так как обиходный язык не предлагает никакого иного подходящего термина» (Соссюр 1999: 70).

Таким образом, в трактовке Соссюра традиционный семиотический треугольник (Пирса) превращается в четырехугольную фигуру: акустическое явление (сочетание звуков) — акустический образ в сознании человека — представление о денотате в сознании человека — денотат, причем под знаком понимается только неразрывное сочетание акустического образа и представления.

Представление знака

У Пирса у Соссюра

Интерпретанта Означающее акустический Означаемое представление

(представление) образ о денотате

Знак Предмет Звуки Предмет

Нетривиальный подход Ф. де Соссюра к проблеме знака не всегда правильно понимается. Как отмечает Б.Н. Головин «В современной лингвистике», взгляды Соссюра нередко приспосабливаются к мировоззрению излагающих и обсуждающих эти взгляды лингвистов, и получается, что обозначаемое — это предмет, вещь, а обозначающее — звуковая, материальная оболочка слова; другой вариант: обозначаемое — это понятие, обозначающее — звучание слова. Но это, как легко убедиться, не соответствует взглядам женевского лингвиста, для которого языковой знак — психичен целиком, а значит, психичен и построенный из знаков язык» (Головин 1977: 112). Сам Головин трактует знак, правда языковой, как «. феномен материально-идеальный, а не

психический: его значение — идеально, его объективная, доступная восприятию посредством органов чувств форма — материальна» (там же: 113).

По нашему мнению, необходимо учитывать, что материальная форма знака вызывает в представлении определенный образ (не только акустический — в зависимости от материального воплощения знака), и это усложняет наше представление о знаковой ситуации. Вместо двух компонентов знака — материальной формы (например, сочетания звуков) и значения (представления о денотате) — с введением Соссюром психического образа материальной формы мы должны учитывать три таких компонента. Однако игнорировать материальную форму знака все же не следует (хотя и такой взгляд имеет право на существование), поскольку психический образ знака основан на восприятии его материальной формы и, как правило, неразрывно связан с ней.

В своих размышлениях о природе языкового знака, Соссюр отметил ряд его свойств, в первую очередь произвольность, немотивированность и линейный характер означающего: «Связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна; поскольку под знаком мы понимаем целое, возникающее в результате ассоциации некоторого означающего с некоторым означаемым, то эту же мысль мы можем выразить проще: языковой знак произволен.

Так, понятие «сестра» не связано никаким внутренним отношением с последовательностью звуков s-oeu-r, служащей во французском языке ее означающим; оно могло бы быть выражено любым другим сочетанием звуков; это может быть доказано различиями между языками и самим фактом существования различных языков: означаемое «бык» выражается означающим b-oe-f (франц. boeuf) по одну сторону языковой границы и означающим o-k-s (нем. Ochs) по другую сторону ее.

. Для обозначения языкового знака, или, точнее, того, что мы называем означающим, иногда пользуются словом символ. Но пользоваться им не вполне удобно именно в силу нашего первого принципа. Символ характеризуется тем, что он всегда не до конца произволен; он не вполне пуст, в нем есть рудимент естественной связи между означающим и означаемым. Символ справедливости, весы, нельзя заменить чем попало, например колесницей.

Слово произвольный . требует пояснения. Оно не должно пониматься в том смысле, что означающее может свободно выбираться говорящим (как мы увидим ниже, человек не властен внести даже малейшее изменение в знак, уже принятый определенным языковым коллективом); мы хотим лишь сказать, что означающее немотивировано, т.е. произвольно по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи.

Отметим в заключение два возражения, которые могут быть выдвинуты против этого первого принципа.

1. В доказательство того, что выбор означающего не всегда произволен, можно сослаться на звукоподражания. Но ведь звукоподражания не являются органическими элементами в системе языка. Число их к тому же гораздо ограниченней, чем обычно полагают.

2. Что касается междометий, весьма близких к звукоподражаниям, то о них можно сказать то же самое, что говорилось выше о звукоподражаниях. Они также ничуть не опровергают нашего тезиса о произвольности языкового знака. Весьма соблазнительно рассматривать междометия как непосредственное выражение реальности, так сказать, продиктованное самой природой. Однако в отношении большинства этих слов можно доказать отсутствие необходимой связи между означаемым и означающим. Достаточно сравнить соответствующие примеры из разных языков, чтобы убедиться, насколько в них различны эти выражения (например, франц. ai’e! соответствует нем. au! «ой!»). Известно к тому же, что многие междометия восходят к знаменательным словам (ср. франц. diable! «черт возьми!» при diable «черт», mordieu! «черт возьми!» из mart Dieu, букв, «смерть бога» и т.д.).

Итак, и звукоподражания и междометия занимают в языке второстепенное место, а их символическое происхождение отчасти спорно» (Соссюр 1999: 70-72).

Касаясь принципа линейности означающего, Соссюр пишет: «Означающее, являясь по своей природе воспринимаемым на слух, развертывается только во времени и характеризуется заимствованными у времени признаками: а) оно обладает протяженностью и б) эта протяженность имеет одно измерение — это линия.

Об этом совершенно очевидном принципе сплошь и рядом не упоминают вовсе, по-видимому, именно потому, что считают его чересчур простым, между тем это весьма существенный принцип и последствия его неисчислимы. Он столь же важен, как и первый принцип. В противоположность означающим, воспринимаемым зрительно (морские сигналы и т.п.), которые могут комбинироваться одновременно в нескольких измерениях, означающие, воспринимаемые на слух, располагают лишь линией времени; их элементы следуют один за другим, образуя цепь. Это их свойство обнаруживается воочию, как только мы переходим к изображению их на письме, заменяя последовательность их во времени пространственным рядом графических знаков» (там же: 72-73).

В современной трактовке тезиса Соссюра о произвольности знака существуют два распространенных заблуждения: во-первых, что Соссюр первым выдвинул идею произвольности знака; во-вторых, что Соссюр учитывал при этом только звукоподражания и междометия, которые, если частично и мотивированы, то, подобно другим словам, принимают в разных языках различную форму.

Как можно заметить из предыдущего исторического раздела, на произвольность слов как знаков указывали многие исследователи, начиная от Платона (в диалоге «Кратил») и Аристотеля. О произвольности слов говорили номиналисты Средневековья, Гоббс, Локк (см.: Березин: 25; Нелюбин: 86), Лейбниц, Кант, Гегель, Якоб — словом, Соссюр отнюдь не был первым, кто заметил это свойство словесных знаков.

Что касается представленных Соссюром свойств знака, то если со свойством линейности для речи, всегда носящей линейный характер, можно безоговорочно согласиться, то тезис о безусловной произвольности и немотивированности знака отнюдь не является бесспорным. Б.Н. Головин по этому поводу пишет: «Тезис о немотивированности знака заслуживает внимания, но не может быть безоговорочно принят, даже если разделить предложенное Соссюром понимание знака как двусторонней психической сущности. Во-первых, если и означающее и означаемое одинаково психичны и образуют психическое же целое, так сказать, сливаются в этом целом, то невозможно представить независимость одной стороны этой двуединой психической сущности (означающего) от другой (означаемого). Во-вторых, просто неверно (и это хорошо показывают факты различных языков), будто звукоморфемная структура слова (означающее) не зависит от его семантики (означаемое). В словах производных (а таких слов в развитых литературных языках большинство) мотивированность их материальной структуры выражаемым значением выявлена достаточно хорошо для того, чтобы ее увидеть: любое сложное слово немецкого языка (таких слов в этом языке множество) говорит или даже кричит о своей большей или меньшей мотивированности: Bergbauingenieur schule «школа горных инженеров», Blumengarten «цветник» и т.д. В русских производных, простых и сложных, словах также отчетливо просматривается их мотивированность тем значением, для выражения которого они были созданы языком: вбежать и выбежать, приклеить и отклеить, ученик и учитель, цветочница и цветовод, воздухоплаватель и космонавтика. Именно потребности выражаемой информации и сложившиеся в языке словообразовательные закономерности предопределяют ту звукоморфемную оболочку, которую получит вновь рождаемое языком слово. Никакого произвола в смысле независимости одной стороны слова от другой (материальной от семантической) в языке нет» (Головин 1977: 113-114).

Далее Головин заключает: «Знак — материальный носитель социальной информации. Он не произволен в системе языка, потому, что создание каждого нового знака обусловлено достигнутым состоянием всей системы. Он произволен по отношению к реальным объектам только в том смысле, что сами свойства этих объектов не требуют, чтобы их обозначали одним, а не другим звукосочетанием. Однако знак не случаен и по отношению к объекту, потому что существуют реальные связи между объектами, предуказывающие многие связи между словами, в частности уже существующими и вновь образуемыми. Если в языке есть глагол читать и есть закономерные способы образования производных слов, то совершенно не случайно отвлеченное действие будет названо словом чтение, человек, осуществляющий это действие, словом читатель, а место, где занимаются осуществлением этого действия, читальня. Получается, что реальные свойства реальных объектов влияют на выбор людьми той формы, которую получит вновь создаваемое слово. Таким образом, произвольность знака и по отношению к объекту становится весьма и весьма относительной» (там же: 116).

К этому можно добавить, что если с точки зрения современности многие (но далеко не все) слова не мотивированны, то этимологические исследования во многих случаях позволяют раскрыть мотивированный характер опрощенных или заимствованных слов (в языках-источниках), что снижает число издревле немотивированных слов до ничтожной величины. Теоретически рассуждая с учетом известных нам примеров появления новых слов, трудно представить себе появление знака, никак не мотивированного — просто в настоящее время у нас нет возможности анализа, например для языков индоевропейской семьи, обстоятельств появления той горстки слов, этимология которых неизвестна.

Однако Соссюр вполне учитывал существование мотивированных слов и в шестой главе второй части своего труда ввел понятие относительной произвольности знака, посвятив этому отдельный параграф (§ 3 «Произвольность знака, абсолютная и относительная»). В нем он пишет: «Основной принцип про

извольности знака не препятствует различать в каждом языке то, что в корне произвольно, т.е. немотивировано, от того, что произвольно лишь относительно. Только часть знаков является абсолютно произвольной; у других же знаков обнаруживаются признаки, позволяющие отнести их к произвольным различной степени: знак может быть относительно мотивированным. Так, vingt «двадцать» немотивировано; но dix-neuf «девятнадцать» немотивировано в относительно меньшей степени, потому что оно вызывает представление о словах, из которых составлено, и о других, которые с ним ассоциируются, как, например, dix «десять», neuf «девять», vingt-neuf «двадцать девять», dix-huit «восемнадцать» и т.п.; взятые в отдельности dix и neuf столь же произвольны, как и vingt, но dix-neuf представляет случай относительно мотивированный. То же можно сказать и о франц. poiner «груша» (дерево), которое напоминает о простом слове poire «груша» (плод) и чей суффикс -гег вызывает в памяти pommier «яблоня», censier «вишня (дерево)» и др. Совсем иной случай представляют такие названия деревьев, как frêne «ясень», chêne «дуб» и т.д. Сравним еще совершенно немотивированное berger «пастух» и относительно мотивированное vocher «пастух», а также такие пары, как geôle «тюрьма» и cachot «темница» (ср. cacher «прятать»), concierge «консьерж» и portier «портье» (ср. porte «дверь»), jadis «некогда» и autrefois «прежде» (ср. autre «другой» + fois «раз»), souvent «часто» и fréquemment «нередко» (ср. frequent «частый»), aveugle «слепой» и boiteux «хромой» (ср. botter «хромать»), sourd «глухой» и bossu «горбатый» (ср. bosse «горб»), нем. Laub и франц. feuillage «листва» (ср. feuille «лист»), франц. metier и нем. Handwerk «ремесло» (ср. Hand «рука» + Werk «работа»). Английское мн. ч. ships «корабли» своей формой напоминает весь ряд — flags «флаги», birds «птицы», books «книги» и т.д., а теп «люди», sheep «овцы» ничего не напоминает. Греч, doso «дам» выражает идею будущего времени знаком, вызывающим ассоциацию с steso «поставлю», tupso «ударю» и т.д., a eimi «пойду» совершенно изолировано.

Здесь не место выяснять факторы, в каждом отдельном случае обусловливающие мотивацию: она всегда тем полнее, чем легче синтагматический анализ и очевиднее смысл единиц низшего уровня. В самом деле, наряду с такими прозрачными формантами, как -ier в слове poir-ier, сопоставляемом с pommier, cens-ier и т.д., есть другие, чье значение смутно или вовсе ничтожно, например, какому элементу смысла соответствует суффикс -ot в слове cachot «темница»? Сопоставляя такие слова, как coutelas «тесак», fatras «ворох», plâtras «штукатурный мусор», canevas «канва», мы смутно чувствуем, что -as есть свойственный существительным формант, но не в состоянии охарактеризовать его более точно. Впрочем, даже в наиболее благоприятных случаях мотивация никогда не абсолютна. Не только элементы мотивированного знака сами по себе произвольны (ср. dix «десять», neuf «девять» в dix-neuf «девятнадцать»), но и значимость знака в целом никогда не равна сумме значимостеи его частей; poiner не равно poire + гег.

Что касается самого явления, то. понятие относительно мотивированного предполагает 1) анализ данного элемента, следовательно, синтагматическое отношение, 2) притягивание одного или нескольких других элементов, следовательно, ассоциативное отношение. . До сих пор, рассматривая языковые единицы как значимости, т.е. как элементы системы, мы брали их главным образом в их противопоставлениях; теперь мы стараемся усматривать объединяющие их единства: эти единства ассоциативного порядка и порядка синтагматического, и они-то ограничивают произвольность знака. Dix-neuf ассоциативно связано с dix-huit, soixante-dix и т.д., а синтагматически — со своими элементами dix и neuf. Оба эти отношения создают известную часть значимости целого.

По нашему глубокому убеждению, все, относящееся к языку как к системе, требует рассмотрения именно с этой точки зрения, которой почти не интересуются лингвисты, — с точки зрения ограничения произвольности языкового знака. . В самом деле, вся система языка покоится на иррациональном принципе произвольности знака, а этот принцип в случае его неограниченного применения привел бы к неимоверной сложности. Однако разуму удается ввести принцип порядка и регулярности в некоторые участки всей массы знаков, и именно здесь проявляется роль относительной мотивированности. Если бы механизм языка был полностью рационален, его можно было бы изучать как вещь в себе, но, поскольку он представляет собой лишь частичное исправление хаотичной по природе системы, изучение языка с точки зрения ограничения произвольности знаков навязывается нам самой его природой.

Не существует языков, где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы все. Между этими двумя крайними точками — наименьшей организованностью и наименьшей произвольностью — можно найти все промежуточные случаи. Во всех языках имеются двоякого рода элементы — целиком произвольные и относительно мотивированные, — но в весьма разных пропорциях, и эту особенность языков можно использовать при их классификации. Можно отметить, например, что в английском языке значительно больше немотивированного, чем, скажем, в немецком; примером ультралексического языка является китайский, а индоевропейский праязык и санскрит — образцы ультраграмматических языков. Внутри отдельного языка все его эволюционное движение может выражаться в непрерывном переходе от мотивированного к произвольному и от произвольного к мотивированному; в результате этих разнонаправленных течений сплошь и рядом происходит значительный сдвиг в отношении между этими двумя категориями знаков. Так, например, французский язык по сравнению с латинским характеризуется, между прочим, огромным возрастанием произвольного: лат. inimicus «враг» распадается на in- (отрицание) и amicus «друг» и ими мотивируется, а франц. ennemi «враг» не мотивировано ничем, оно всецело относится к сфере абсолютно произвольного, к чему, впрочем, в конце концов, сводится всякий языковой знак. Такой же сдвиг от относительной мотивированности к полной немотивированности можно наблюдать на сотне других примеров: ср. лат. constare (stare «стоять»): франц. coûter «стоить», лат. fabnca (faber «кузнец»): франц. forge «кузница», лат. magister (magis «больше»): франц. maître «учитель» и т.д. Этот прирост элементов произвольностей — одна из характернейших черт французского языка» (Соссюр 1999: 131-133).

Таким образом, в этом отношении наблюдается сходство взглядов Пирса и Соссюра — форма кодов, разновидностью которых являются языковые знаки, не связана с обозначаемым предметом, это в первую очередь условные знаки. Часть из них может быть мотивирована, однако в основе этой мотивированности в разных языках могут быть разные признаки предмета.

В числе свойств знака Соссюр указывает также неизменчивость и изменчивость. Свойство неизменчивости знака он формулирует следующим образом: «Если по отношению к выражаемому им понятию означающее представляется свободно выбранным, то, наоборот, по отношению к языковому коллективу, который им пользуется, оно не свободно, а навязано. У этого коллектива мнения не спрашивают, и выбранное языком означающее не может быть заменено другим. . Рассмотрим, каким же образом языковой знак не подчиняется нашей воле, и укажем затем на вытекающие из этого важные следствия. . Мы предпочитаем нижеследующие, более существенные, более прямые соображения, от которых зависят все прочие.

1. Произвольность знака . сама произвольность знака защищает язык от всякой попытки сознательно изменить его. Говорящие, будь они даже сознательнее, чем есть на самом деле, не могли бы обсуждать вопросы языка. Ведь для того, чтобы подвергать обсуждению какую-либо вещь, надо, чтобы она отвечала какой-то разумной норме. Можно, например, спорить, какая форма брака рациональнее — моногамия или полигамия, и приводить доводы в пользу той или другой. Можно также обсуждать систему символов, потому что символ связан с обозначаемой вещью рационально (см. выше); в отношении же языка, системы произвольных знаков, не на что опереться. Вот почему исчезает всякая почва для обсуждения: ведь нет никаких оснований для того, чтобы предпочесть означающее soeur означающему sister для понятия «сестра» и означающее Ochs означающему beuf для понятия «бык».

2. Множественность знаков, необходимых в любом языке. Значение этого обстоятельства немаловажно. Система письма, состоящая из 20-40 букв, может быть, если на то пошло, заменена другою. То же самое можно было бы сделать и с языком, если бы число элементов, его составляющих, было ограниченным. Но число знаков языка бесконечно.

3. Слишком сложный характер системы. Язык является системой. Хотя. с этой именно стороны он не целиком произволен и, таким образом, в нем господствует относительная разумность, но вместе с тем именно здесь и обнаруживается неспособность говорящих преобразовать его. Дело в том, что эта система представляет собой сложный механизм и постичь ее можно лишь путем специальных размышлений. Даже те, кто изо дня в день ею пользуются, о самой системе ничего не знают. Можно было бы представить себе возможность преобразования языка лишь путем вмешательства специалистов, грамматистов, логиков и т.д. Но опыт показывает, что до сего времени такого рода попытки успеха не имели.

4. Сопротивление коллективной косности любым языковым инновациям. Все вышеуказанные соображения уступают по своей убедительности следующему: в каждый данный момент язык есть дело всех и каждого; будучи распространен в некотором коллективе и служа ему, язык есть нечто такое, чем каждый человек пользуется ежечасно, ежеминутно. В этом отношении его никак нельзя сравнивать с другими общественными установлениями. Предписания закона, обряды религии, морские сигналы и пр. затрагивают единовременно лишь ограниченное количество лиц и на ограниченный срок; напротив, языком каждый пользуется ежеминутно, почему язык и испытывает постоянное влияние всех. Это фундаментальный фактор, и его одного достаточно, чтобы показать невозможность революции в языке. Из всех общественных установлений язык предоставляет меньше всего возможностей для проявления инициативы. Он составляет неотъемлемую часть жизни общества, которое, будучи по природе инертным, выступает прежде всего как консервативный фактор.

Однако еще недостаточно сказать, что язык есть продукт социальных сил, чтобы стало очевидно, что он несвободен; помня, что язык всегда унаследован от предшествующей эпохи, мы должны добавить, что те социальные силы, продуктом которых он является, действуют в зависимости от времени. Язык устойчив не только потому, что он привязан к косной массе коллектива, но и вследствие того, что он существует во времени. Эти два факта неотделимы. Связь с прошлым ежеминутно препятствует свободе выбора. Мы говорим человек и собака, потому что и до нас говорили человек и собака. Это не препятствует тому, что во всем явлении в целом всегда налицо связь между двумя противоречивыми факторами — произвольным соглашением, в силу которого выбор означающего свободен, и временем, благодаря которому этот выбор оказывается жестко определенным. Именно потому, что знак произволен, он не знает другого закона, кроме закона традиции, и, наоборот, он может быть произвольным только потому, что опирается на традицию.

Изменчивость знака. Время, обеспечивающее непрерывность языка, оказывает на него и другое действие, которое на первый взгляд противоположно первому, а именно: оно с большей или меньшей быстротой изменяет языковые знаки, так что в известном смысле можно говорить одновременно как о неизменчивости языкового знака, так и о изменчивости его. В конце концов, оба эти факта взаимно обусловлены: знак может изменяться, потому что его существование не прерывается. При всяком изменении преобладающим моментом является устойчивость прежнего материала, неверность прошлому лишь относительна. Вот почему принцип изменения опирается на принцип непрерывности.

Изменение во времени принимает различные формы, каждая из которых могла бы послужить материалом для большой главы в теории лингвистики. Не вдаваясь в подробности, необходимо подчеркнуть следующее.

Прежде всего требуется правильно понимать смысл, который приписывается здесь слову «изменение». Оно может породить мысль, что в данном случае речь идет специально о фонетических изменениях, претерпеваемых означающим, или же специально о смысловых изменениях, затрагивающих обозначаемое понятие. Такое понимание изменения было бы недостаточным. Каковы бы ни были факторы изменения, действуют ли они изолированно или в сочетании друг с другом, они всегда приводят к сдвигу отношения между означаемым и означающим.

Вот несколько примеров. Лат. nесаrе, означающее «убивать», превратилось во французском в noyer со значением «топить (в воде)». Изменились и акустический образ и понятие; однако бесполезно различать обе эти стороны данного факта, достаточно констатировать in globo, что связь понятия со знаком ослабла и что произошел сдвиг в отношениях между ними. Несколько иначе обстоит дело, если сравнивать классически латинское nесаrе не с французским noyer, a с народнолатинским nесаrе IV и V вв., означающим «топить»; но и здесь, при отсутствии изменения в означающем, имеется сдвиг в отношении между понятием и знаком. Старонемецкое dritteil «треть» в современном немецком языке превратилось в Drittel. В данном случае, хотя понятие осталось тем же, отношение между ним и означающим изменилось двояким образом: означающее видоизменилось не только в своем материальном аспекте, но и в своей грамматической форме; оно более не включает элемента Teil «часть», оно стало простым словом. Так или иначе, и здесь имеет место сдвиг в отношении между понятием и знаком.

В англосаксонском языке дописьменная форма föt «нога» сохранилась в виде föt (совр. англ. foot), а форма мн. ч. *föti «ноги» превратилась fët (совр. англ. feet). Какие бы изменения здесь ни подразумевались, ясно одно: произошел сдвиг в отношении, возникли новые соответствия между звуковым материалом и понятием.

Язык коренным образом не способен сопротивляться факторам, постоянно меняющим отношения между означаемым и означающим. Это одно из следствий, вытекающих из принципа произвольности знака. Прочие общественные установления — обычаи, законы и т.п. — основаны, в различной степени, на естественных отношениях вещей; в них есть необходимое соответствие между использованными средствами и поставленными целями. Даже мода, определяющая наш костюм, не вполне произвольна: нельзя отклониться далее определенной меры от условий, диктуемых свойствами человеческого тела. Язык же, напротив, ничем не ограничен в выборе своих средств, ибо нельзя себе представить, что могло бы воспрепятствовать ассоциaции какого угодно понятия с какой угодно последовательностью звуков.

..своим произвольным характером язык резко отличается от всех прочих общественных установлений. Это ясно обнаруживается в том, как он развивается; нет ничего сложнее его развития: так как язык существует одновременно и в обществе и во времени, то никто ничего не может в нем изменить; между тем произвольность его знаков теоретически обеспечивает свободу устанавливать любые отношения между звуковым материалом и понятиями. Из этого следует, что оба элемента, объединенные в знаке, живут в небывалой степени обособленно и что язык изменяется, или, вернее, эволюционирует, под воздействием всех сил, которые могут повлиять либо на звуки, либо на смысл. Эта эволюция является неизбежной: нет языка, который был бы от нее свободен. По истечении некоторого промежутка времени в каждом языке можно всегда констатировать ощутимые сдвиги. Это настолько верно, что принцип этот можно проверить и на материале искусственных языков. Любой искусственный язык, пока он еще не перешел в общее пользование, является собственностью автора, но, как только он начинает выполнять свое назначение и становится общим достоянием, контроль над ним теряется. К числу языков этого рода принадлежит эсперанто; если он получит распространение, ускользнет ли он от неизбежного действия закона эволюции? По истечении первого периода своего существования этот язык подчинится, по всей вероятности, условиям семиологического развития: он станет передаваться в силу законов, ничего общего не имеющих с законами, управляющими тем, что создается продуманно; возврат к исходному положению будет уже невозможен. Человек, который пожелал бы создать неизменяющийся язык для будущих поколений, походил бы на курицу, высидевшую утиное яйцо: созданный им язык волей-неволей был бы захвачен течением, увлекающим вообще все языки. Непрерывность знака во времени, связанная с его изменением во времени, есть принцип общей семиологии: этому можно было бы найти подтверждения в системе письма, в языке глухонемых и т.д.

. Причины непрерывности a priori доступны наблюдению; иначе обстоит дело с причинами изменения во времени. Лучше пока отказаться от их точного выяснения и ограничиться общими рассуждениями о сдвиге отношений. Время изменяет все, и нет оснований считать, что язык представляет исключение из этого общего правила» (там же: 74—79).

В примечании издателей указывается: «Было бы несправедливо упрекать Ф. де Соссюра в нелогичности или парадоксальности в связи с тем, что он приписывает языку два противоречивых качества. Противопоставлением двух антонимичных терминов он лишь хотел резче подчеркнуть ту истину, что язык изменяется, а говорящие на нем изменить его не могут. Эту же мысль можно было бы выразить иначе; язык неприкосновенен, но не неизменяем».

Новым в учении Соссюра было выдвинутое им положение о значимости слова, которая, в отличие от значения, приобретается им в системе конкретного языка. «. Для того чтобы определить, какова ценность монеты в 5 франков, нужно знать: 1) что ее можно обменять на определенное количество чего-то другого, например хлеба, и 2) что ее можно сравнить с подобной ей монетой той же системы, например с монетой в один франк, или же с монетой другой системы, например с фунтом стерлингов и т.д. Подобным образом и слову может быть поставлено в соответствие нечто не похожее на него, например понятие, а с другой стороны, оно может быть сопоставлено с чем-то ему однородным, а именно с другими словами. Таким образом, для определения значимости слова недостаточно констатировать, что оно может быть сопоставлено с тем или иным понятием, т.е. что оно имеет то или иное значение; его надо, кроме того, сравнить с подобными ему значимостями, т.е. с другими словами, которые можно ему противопоставить. Его содержание определяется как следует лишь при поддержке того, что существует вне его. Входя в состав системы, слово облечено не только значением, но еще главным образом значимостью, а это нечто совсем другое. Для подтверждения этого достаточно немногих примеров.

Видео:3.2. Знак. Теория Г. Фреге.Скачать

Процесс семиозиса. Структура знака

Процесс семиозиса. Структура знака

Диадичная модель знака Ф. де Соссюра Триадичная модель знака Ч. Пирса Треугольник Фреге Треугольник Огдена-Ричардса Денотативное и коннотативное значение

1. Диадичная модель знака Ф. де Соссюра

Понятие знака в понимании лингвиста Ф. де Соссюра, предложившего диадичную модель знака

означающее (signifier) – форма, которую принимает знак означаемое (signified) – понятие,

которое он представляет

ЗНАЧЕНИЕ, ОЗНАЧАЮЩЕЕ, ОЗНАЧАЕМОЕ

По определению Ф. де Соссюра, означающее/означаемое являются двумя сторонами знака, как лицевая и оборотная сторона бумажного листа. Означающее — то, что в знаке доступно восприятию (зрению, слуху), например, звуковая комбинация из четырех фонем: г-л-а-с (глаз). Означаемое — смысловое содержание в знаке, переданное означающим как посредником. Например, смысл термина «глаз»: орган зрения. По определению Бенвениста, «означающее — это звуковой перевод идеи, означаемое — это мыслительный эквивалент означающего» Значение — отношение между означающим и означаемым. В логической семантике иногда разделяют значение на два вида: экстенсиональное и интенсиональное (Карнап), соответствующих «означению» (денотации) и «соозначению» (коннотации), или «объему» и «содержанию» в традиционной логике.

2. Триадичная модель знака Ч. Пирса

Эта двухполюсная схема знака была существенно улучшена Ч. Пирсом. В противоположность модели Соссюра Пирс предложил триадичную модель знака

репрезентамен (representamen) – форма, которую принимает знак (необязательно материальная) интерпретанта (interpretant) –смысл, полученный из знака объект – то, на что знак ссылается.

3. Треугольник Фреге

“Употребляя знак, мы хотим сказать что-то не о

знаке, но главным, как правило, является его значение”. Готлоб Фреге

Фреге – немецкий ученый, один из основателей математической логики ввел различение между смыслом и значением понятия, обозначаемого определенным именем — так называемый треугольник Фреге или семантический треугольник: знак—смысл—значение.

Денотат — «denotation» (англ. обозначение, называние) — как «конкретно-предметное значение имени», объект внешнего мира, который имеет в виду говорящий, произнося данное имя

Знак представляет собой двустороннюю сущность. С одной стороны знак материален (имеет план

выражения, или денотат), с другой — является носителем нематериального смысла (план содержания)

предмет — понятие — знак;

предмет — означаемое — означающее;

Структуру знака удобно представлять в виде так называемого треугольника Фреге

смысл денотат
(план выражения) (план содержания)

Денотат (референт) знака Концепт (десигнат) знака

Классификацию знаков по Пирсу на иконы, индексы и символы, которые представляют объект на основе подобия, каузальности и произвольного консенсуса.

1.Иконические знаки. План выражения похож на план содержания (портрет или фотография).

2.Конвенциональные (условные) знаки. План выражения не имеет ничего общего с планом содержания. Это большинство слов любого языка. Слово «кошка» не похоже на кошку в отличие от изображения кошки.

3.Индексальные знаки. План содержания отчасти связан с планом выражения. Знак, запрещающий проезд, «кирпич» действительно напоминает некую преграду, но он означает не саму преграду, а инструкцию «сюда въезд запрещен».

«Вещь имеет смысл. Смысл оформляется в определенное понятие. Понятие оформляется в выражение. Выражение делается словом»

💡 Видео

3.4. Знак. Заключение. Референт и денотат. Треугольник Огдена - Ричардса.Скачать

3.3. Знак. Теория Ф. де Соссюра.Скачать

Треугольник больших денег на холме Нептуна.Нашли у себя?Скачать

6 Треугольник ПирсаСкачать

Семиотика и свойства знаков за 10 минут | Введение в языкознание | УмскулСкачать

9. Знак и означаемоеСкачать

Как символы формируют материю и пространство ? Геометрия невидимого мира и фрактальность ВселеннойСкачать

Лекция 5. Соссюр, Пирс и МоррисСкачать

Треугольник значение символа и историяСкачать

Способы классификации знаков | СЕМИОТИКА | РХГА |Скачать

7 класс, 15 урок, Первый признак равенства треугольниковСкачать

Признаки равенства треугольников | теорема пифагора | Математика | TutorOnlineСкачать

Формулы приведения - как их легко выучить!Скачать

«Сумма маркетинга»: Семантический треугольникСкачать

Двойной треугольник на холме Нептуна/ Ясновидение, экстрасенсорика, знаки магов на ладони/ХиромантияСкачать

Коммуникация 07.2 Теории знака. Де Соссюр и Пирс / Лингвистическая теория #2 / СЕМИОТИКАСкачать

Лекция 3. Начало структурализма и семиотики (Соссюр и Пирс)Скачать

8. Классификация знаковСкачать